Некоторые черты политической психологии основных социальных групп.

[Savva]

Традиционно в XX веке во все мире выделялись три основные большие социальные группы: буржуазия, рабочий класс и крестьянство. Внутри них и между ними выделялись страты и прослойки крупной, мелкой и средней буржуазии, индустриальных, транспортных и др. рабочих, фермеров и коллективизированного крестьянства, интеллигенции (“интеллектуалов”) и т.д. Рассмотрим некоторые основные черты политической психологии этих больших социальных групп в исторической динамике.
1. Буржуазия

Представляет собой весьма разнородную большую социальную группу. Однако для буржуа, к какому бы слою или страте внутри данной группы он не принадлежал (к крупной, средней или мелкой буржуазии, к компрадорской, бюрократической или торгово-посреднической буржуазии), главной потребностью и целью является стремление к прибыли, укрепление и расширение своего бизнеса. Этим объясняется рациональный образ мысли любого буржуа, рационализирование его образа жизни, его рациональная хозяйственная этика. ^ак отмечал еще М.Вебер, капиталистическому духу евойственны как умение рисковать в повседневных Аловых операциях, так и желание получать прибыль в рамках непрерывно действующего рационального хозяйства. Соответственно, этому и подчинено его возможное участие в политике — он постоянно реформирует и рационализирует ее в своих интересах..

Здесь необходимо оговориться, что в индустриально развитых западных странах прямое участие буржуазии в политике уже практически не встречается. Само развитие буржуазного государства способствовало формированию профессиональных политиков как особой социальной группы. Эта группа финансируется буржуазией и, соответственно, обслуживает ее политические интересы, хотя внешне старается держаться в стороне от буржуазии, особенно крупной. Соответственно, чась буржуазии постепенно оттесняется от реальной политики, и это выступает в качестве естественного “разделения труда”. “Гений делового мира зачастую не способен заткнуть рот какому-либо краснобаю в салоне или на политическом собрании. Зная за собой этот недостаток, он предпочитает устраниться и не связываться с политикой”.

В менее развитых странах встречаются и другие ситуации, в которых представители буржуазии непосредственно участвуют в политической деятельности. Анализ форм их политического участия как раз и позволяет дифференцировать слои и страты внутри этой большой группы.

Очевидно, например, что представитель крупной торговой буржуазии отличается по некоторым существенным особенностям своего психического склада от владельца среднего торгового предприятия. Крупный торговец в силу сравнительно большего размаха своей деятельности, более прочного положения на рынке способен к большей предприимчивости и маневренности, он лучше осознает свои не только ближайшие, текущие, но и перспективные, стратегические интересы. Соответственно, он более склонен к участию в политике. Финансовая поддержка партий, выражающих его интересы — минимальная форма политического участия. Очень часто возможно и личное участие в партийной деятельности, выдвижение своей кандидатуры в депутаты парламента или местной представительной власти.

Средний представитель торговой буржуазии зачастую психологически более консервативен, хуже ориентируется в политических проблемах, затрагивающих его социальную группу в целом, склонен выдвигать на первый план свои сиюминутные интересы. Для него проще вступить в коррупционные отношения с бюрократическими представителями власти, чем все-оьез включаться в политическую деятельность.

Наиболее сложным с точки зрения участия в политике является положение мелкой буржуазии. Для ее политико-психологического склада характерно сочетание часто противоречивых тенденций, отражающих ее положение как непосредственного труженика и собственника, мелкого предпринимателя. Если банкир, сидящий в офисе и распоряжающийся значительными финансовыми средствами, часто просто вынужден заниматься политикой ради защиты своих интересов, то мелкий лавочник, владелец небольшой торговой точки или уличный торговец просто лишен такой возможности. Его влечет то к буржуазии, то к наемным рабочим. Он ощущает себя то собственником, то подневольным трудягой. История показала, что этот тип трудно вовлекается в политическую деятельность. Однако такое вовлечение возможно при использовании заинтересованности мелкого буржуа в защите его мелкособственнических интересов от двух основных опасностей: от конкуренции со стороны как иностранного, так и крупного местного капитала. В свое время А. Гитлер пообещал немецким лавочникам защиту от этих двух опасностей — и они стали массовой политической опорой его режима.
2. Рабочий класс

В современном мире давно утратил черты того “пролетариата” времен промышленной революции, о котором писал основоположник марксизма. Даже советские исследователи уже были вынуждены признавать: “Нынешний уровень политического сознания пролетарской массы в целом отстает от уровня практической борьбы рабочего класса, развития его протеста против капиталистических отношений”. В развитых лромышленных странах, безусловно, значительной части трудящихся присуще критически-оппозиционное отношение к буржуазной и социал-реформистской политике. Однако это отношение не ведет у большинства трудящихся к формированию или принятию активных политических позиций, соответствующих их оппозиционным настроениям. Наиболее явное и массовое выражение этих настроений — рост отчуждения от политики, недоверие к политическим партиям и государству уклонение от участия в выборах и тому подобные явления. Часто возникает впечатление, что, ощущая потребность в существенных политических переменах, многие трудящиеся просто не в состоянии найти удовлетворяющую их альтернативу курсу правящих в обществе сил. По этой причине их политические ориентации и поведение принимают в значительной мере инерционный характер, как бы подчиняясь привычным, унаследованным от прошлого стереотипам.

Уровень развития социально-группового сознания в рабочей среде очень связан с историческими традициями, с путями формирования данной общности. Так, например, французский рабочий не сравним психологически с американским, и это понятно, французский рабочий класс сыграл важную роль в буржуазно-демократической революции 1848 г. Во время Парижской коммуны он поднялся на первую в истории попытку пролетарской революции. Позднее он отстаивал свои права в острые периоды Народного Фронта и Освобождения. Не только собственный опыт данной группы, но и общенациональные исторические традиции способствовали утверждению в ее сознании социал-демократических и даже социалистических ценностей. Это нашло отражение и в структуре партийно-политических сил Франции.

В США же, в силу своих особенностей исторического развития, материальные и социальные завоевания американских рабочих выступали на поверхности как результат чисто экономической, “тредъюнионистской” борьбы, а не как следствие участия в политических конфликтах. Исторически обусловленный культ индивидуализма, личного успеха как решающего фактора в улучшении социального положения человека, сами идеи “American Dream” и “self-made-man” глубоко пронизывают всю политико-психологическую атмосферу американского общества. Этот культ не мог не оказать значительного влияния на широкие слои рабочих, что и создало особый вариант социально-группового сознания.

В научной литературе достаточно хорошо описана политическая психология “подкупленных” или “почтительных” слоев, прежде всего, именно американского рабочего класса (та самая, известная еще из художественной литературы “рабочая аристократия”). Есть и аполитичные слои, являющиеся жертвой собственной низкой политической осведомленности — это политически индифферентные люди, принимающие формы поведения, активно навязываемые им буржуазной пропагандой. Есть и часть рабочего движения, искренне верящая в “общенародный” характер правящих в западных странах буржуазных политических партий, в их способность осуществлять социально-прогрессивную политику.

У тех рабочих и служащих, которые поддерживают социал-демократические партии, реформистские установки в политике в большей или меньшей степени соответствуют “компромиссной” позиции по отношению к капиталистической общественной системе. Они одновременно и принимают, и отвергают ее, но при этом не хотят и опасаются слишком крутой ломки существующего строя. Их политический выбор отражает известный уровень развития социально-группового сознания: они считают, что социал-демократия более близка к “простым людям”, чем откровенно буржуазные партии, и в той или иной мере защищает интересы рабочих слоев.

В целом, однако, реформистская политическая ориентация и соответствующее ей политическое поведение не в состоянии выразить антикапиталистические тенденции в сознании рабочих слоев, их оппозицию политике государственно-монополистического капитализма.

Особые политико-психологические явления происходят в рабочей среде в кризисных социально-политических ситуациях. По справедливому замечанию немецкого исследователя И. фон Хайзелера, под воздействием кризиса развивается двойственное, одновременно критическое, и зависимое сознание. Кризисы ухудшают условия продажи рабочей силы и, тем самым, ослабляют позиции рабочих в борьбе за свои потребности. Кроме того, в условиях кризиса растущая безработица усиливает конкуренцию среди самих рабочих, ослабляя их солидарность. В политико-психологическом плане подобные факторы могут ослаблять внутреннюю сплоченность группы, снижать ощущение своей силы, негативно воздействовать на уровень группового сознания. Вместе с тем, действие тех же факторов может вести и к росту социального протеста данных слоев, к их объединению в борьбе против последствий кризиса, перерастающей в массовые политические движения за изменение существующих порядков. Такими были, в частности, последствия “великой депрессии” конца 20-х начала 30-х годов XX века в ряде капиталистических стран. Однако в современных условиях, как правило, кризисы скорее ослабляют, чем усиливают позиции рабочих слоев.

В целом, можно сделать вывод: общий рост социальных потребностей рабочих слоев еще далеко не всегда находит свое конкретное выражение в осознании интересов и целей своей группы в политической сфере, соответствующих новому содержанию и уровню этих потребностей. Данное обстоятельство активно используется буржуазными идеологами для канализации роста потребностей в русло индивидуалистических представлений и ценностей, для разложения собственно рабочего социально-группового сознания.

Главный же парадокс ситуации заключается в том, что собственно буржуазия в большинстве развитых стран не превышает во второй половине XX века 2-4% населения этих стран. Тем не менее, эти страны являются откровенно буржуазными по доминирующей среди их населения психологии. Представляя собой абсолютное меньшинство, буржуазия сумела заразить своей психологией, своим сознанием и, главное, своими ценностями, нормами и образцами поведения подавляющую часть всех других социальных групп и слоев населения.
3. Крестьянство

Всегда считалось наиболее инертной массой в политике. “Призрак Вандеи”, крестьянского контрреволюционного восстания из французской истории наложил свой отпечаток на восприятие политической психологии крестьянства. До сих пор считается, что именно крестьяне испытывают наибольшие сложности с выработкой социально-группового сознания и, тем более, групповой идеологии. Сами условия их образа жизни, постоянная трудовая загруженность укрепляют крестьянскую индивидуалистическую психологию, не давая ей выйти на более высокий уровень развития, препятствуя формированию осознания себя как большой социальной группы. Еще К. Маркс писал о французских парцельных крестьянах середины XIX века, что “...тождество их интересов не создает между ними никакой общности... ”, что поэтому они “неспособны защищать свои классовые интересы от своего собственного имени...”.

В XX веке многочисленные попытки создания “крестьянских” политических партий в разных странах мира не дали практически ни одного эффективного результата. В сегодняшней России мы видим то же самое: от имени “крестьянства” выступает исключительно аграрно-бюрократическая элита, не имеющая собственной серьезной поддержки среди электората и постоянно вынужденная блокироваться с иными политическими силами — прежде всего, с левой оппозицией.

Одновременно, в истории многих стран именно масштабные крестьянские бунты и восстания составляют наиболее драматичные страницы далекой истории. Жакерия во Франции, крестьянская война в Германии, восстания П. Болотникова и Е. Пугачева в России происходили задолго до появления буржуазии или рабочего класса. Казалось бы, именно крестьянство в сегодняшнем мире обладает наибольшим стажем социально-политической деятельности в своей исторической памяти. Однако это не дает крестьянству никаких преимуществ в современной политике в развитых странах.

Определенные попытки активизировать роль крестьянства предпринимались в развивающихся странах. Так, один из теоретиков и практиков алжирского национально-освободительного движения Ф. Фанон прогнозировал рост политической активности крестьянства именно в этих странах, противопоставляя его неразвитому рабочему классу. Ф. Фанон считал рабочий класс экономически слишком связанным с буржуазией и, потому, как бы автоматически заинтересованным в развитии капиталистического предпринимательства. В силу своего привилегированного материального положения в развивающихся странах, считал он, рабочие представляют собой часть “социальной верхушки”, и только “мелкое”, малоимущее крестьянство способно к активной политической (в частности, национально-освободительной) борьбе. Однако опыт показывает, что крестьянство редко способно самостоятельно преодолеть локальность своих политических действий.

В западной этно-психологической и политико-психологической литературе массы крестьянского населения роднят четыре основные качества:

“фатализм”, т. е. отсутствие достаточной социальной активности, вера в предрешенность социальных перемен в соответствии с канонами религии;

“апатия”, как безразличие к участию в активных социальных, политических действиях, пассивный способ существования;

“индивидуализм” — избегание, по возможности, включенности в социальные общности, уход от социальных проблем в индивидуальные;

“атомизм”, приверженность к жизни в своего рода “атомарных” структурах типа семьи, рода, клана или племени с одним лидером и безответными последователями.

По данных наших собственных исследований политической психологии афганского крестьянства последних десятилетий, главным фактором выступает страх в широком смысле — прежде всего, как страх перемен. Страх крестьянина заставляет его минимизировать свои потребности. Дело в том, что потребности людей далеко не всегда так жестко связаны с их непосредственным поведением, чтобы немедленно проявляться в политике. История показывает: афганский крестьянин всегда хотел иметь свою землю. Об этом говорят хотя бы многочисленные крестьянские бунты и восстания вокруг “передела” (раздела) земли. Другое дело, что власть имущие подавляли эти желания и стремления. На любые потребности могут существовать и поддерживаться заинтересованными силами своеобразные контрпотребности, сдерживающие проявление первых. В данном случае к таким контрпотребностям относится традиционалистский комплекс в психологии крестьянства. Он порождает особую систему предпочтений в жизни, определяет своеобразную направленность поведения, отношения к себе и другим людям. Он определяет особую жизненную ориентацию — ориентацию “статус-кво”, избегания политических перемен и сохранения жизни такой, какой она была совсем недавно, будучи освященной религией, обычаями и нравами предков. Такая ориентация часто распространяется именно в крестьянской и, шире, мелкобуржуазной среде, среди тех, кто испытывает угрозу конкуренции, разорения, — в частности, мелких земледельцев. Для такой ориентации характерны конформизм, социальный консерватизм, боязнь перемен. В ситуации особой угрозы “статус-кво” — отчаяние, которое может вести к различным формам политического экстремизма. Здесь лежит социально-психологическое объяснение таких феноменов, как шарахание вправо, реакционность на грани фашизма, или, с другой стороны, напротив, левацкая ультрареволюционность на грани анархизма.

Большая часть афганских крестьян, отвечая на вопрос “что значит преуспеть в жизни? ”, сводит жизненный успех не столько к земле, деньгам и, шире, к материальному положению, а к спокойствию. Для того, чтобы преуспеть в жизни, по их мнению, необходимо прежде всего спокойствие. Эта тема означает добровольное или чаще вынужденное ограничение своих целей и потребностей удовлетворением лишь непосредственных нужд: надо избежать нищеты, прежде чем думать об улучшении своего положения. Мотив “спокойствия и безопасности” — ведущий в их психологии. Непосредственным поводом для тех или иных политических действий является не столько тот или иной уровень жизни (“высокие” потребности), сколько ощущение постоянной угрозы тому, что есть. В итоге получается, что одной из основных причин политических выступлений крестьянства было в истории и является до сих пор периодически возникающее у них ощущение необеспеченности, угрозы подрыва “статус-кво”,

В свое время К. Маркс осуществил социально-психологический анализ поведения крестьянства в ходе революции 1820—1821 гг. в аграрной Испании. Как известно, там сокращение наполовину церковной десятины и распродажа монастырских поместий не только не привлекли массы крестьян на сторону революции, а, напротив, оскорбили их, усилив влияние традиций и предрассудков и, тем самым, контрреволюцию. В определенные моменты, при определении обстоятельствах, традиции могут оказать и оказывают более сильное влияниe на формирование психики, сознание и поведение таких групп, нежели реальные экономические факторы и связанные с ними потребности.
4. Интеллигенция

Отличается особой психологической разнородностью. Высокий уровень индивидуального сознания высокообразованных людей — объективный тормоз для развития сознания группового. Соответственно содержание и уровень развития социально-группового сознания интеллигенции как раз и отражают ее социальную, психологическую и политическую разнородность. В результате, ее разобщенность на профессиональные подгруппы, слои и отряды приводит к тому, что именно в их рамках в основном и формируется социально-психологическая, а затем и политико-психологическая общность работников квалифицированного умственного труда. Их групповое сознание обретает форму своеобразного корпоративного или “цехового” сознания, что проявляется в своего рода “корпоративном коллективизме” (или просто корпоративизме) — то есть, в коллективизме, ограниченном сравнительно узкими рамками интересов данной социально-профессиональной группы.

В последние десятилетия в среде интеллигенции принято идентифицировать себя в качестве “среднего класса” или “средних слоев” (иногда с подразделением на “высший” и “низший” слои “среднего класса”). Объективно, такое положение носит неопределенный характер, поэтому для интеллигенции в политическом плане достаточно типично расслоение на два основных отряда. С одной стороны, современная интеллигенция выступает в качестве политического и идеологического аппарата крупной буржуазии. С другой стороны, беднейшие слои интеллигенции, близкие по своему положению к наемным рабочим, часто выступает в роли идеологов основных трудящихся страт и слоев населения.

Однако по мере общего роста уровня образованности населения, интеллигенция постепенно меняет свою сущность. Ныне лишь в немногих странах осталось несколько возвышенное понимание понятия “интеллигенция”, связанное с ролью “властителей дум” и особой субкультурой, игравшей заметную роль в обществе в конце XIX века. Тогда, прежде всего, творческая интеллигенция отличалась особой, романтической критикой капитализма и активно выступала против засилия крупного капитала.

В современном мире в большинстве развитых стран этот ореол романтизма ушел в далекое прошлое. “Интеллигенция” постепенно превращается во все более растущий слой “интеллектуалов” — просто высокообразованных наемных работников. Из рядов “интеллигенции” постепенно ушли отряды так называемой “инженерно-технической интеллигенции” (ныне вряд ли кто назовет “интеллектуалом” инженера-прораба на стройке), школьных учителей, медицинских работников.

С одной стороны, это означает рост общей численности и, потенциально, социально-политической роли интеллигенции в широком смысле. С другой стороны, собственно “интеллигенцией” ныне остается лишь “высший средний класс”, приближающийся по уровню доходов и условий жизни к средней буржуазии или даже формально включающийся в данную страту в качестве собственников своих “производств” — медицинских клиник, частных учебных заведений, научных аналитических центров, рекламных агентств и т. д. Соединение двух названных сторон потенциально может обеспечить возвышение социально-политической роли интеллектуалов во главе с “интеллигенцией” уже в скором будущем.

Как известно, в эпоху промышленной революции произошло объективное возвышение роли пролетариата как создателя необходимых обществу материальных ценностей — пресловутых “промтоваров”. В современную эпоху, безусловно, ведущую роль приобретает создание интеллектуальных продуктов — например, программного обеспечения для персональных компьютеров. Интенсивно развивающаяся в последние годы информационная революция уже привела к тому, что интеллектуалы становятся ведущей группой общественно-технологического развития. Теоретически, это должно вести к возвышению их политической роли.

Однако пока “интеллектуалы” находятся в положении “группы в себе”. Развитию группового сознания мешает индивидуальный характер их ведущей деятельности. Сегодняшний интеллектуал может работать с персональным компьютером, практически не зыходя из дома — возможности Интернета позволяют ему иметь информационную связь почти со всем миром. Однако пока это явно мешает внешней консолидации интеллектуалов в отдельную социально-политическую группу.
Особенности психологии маргинальных групп и люмпенизированных слоев

О маргинальности (от латинского margo — край), как обобщенной характеристике промежуточных, “гибридных” социальных групп и их представителей, впервые написал американский социолог Р. Парк во второй половине 20-х гг. XX века. Содержательно он включал в это понятие социально- и политико-психологические последствия неадаптации (дезадаптации) мигрантов (иммигрантов) к требованиям новых социальных групп (в частности, урбанистических), в которые включаются новые слои. В 30-е гг. Э. Стоунквист, исследуя поведение таких групп, установил, что маргинальные слои и их представителей могут ждать две противоположные судьбы: либо они играют роли лидеров социально-политических, националистических по своему характеру движений, либо влачат существование вечных изгоев. В их политическом поведении обычно также выделяются противоположные характеристики: девиация, аморальность, агрессивность (или же, напротив, пассивность), проявляющиеся на уровне межиндивидуальных и межгрупповых отношений.

Иногда маргинальность обозначает особый комплекс черт сознания и поведения представителей социальных субгрупп, которые в силу тех или иных обстоятельств неспособны интегрироваться в большое референтное сообщество, по отношению к которому и выступают как маргиналы. Маргинальные слои тяготеют к созданию антиобщественных объединений, часто с инвертированной (вывернутой) системой ценностей. В последние десятилетия особое внимание привлекают попытки некоторых маргинальных слоев навязать свою волю большим референтным группам, подчинить их и превратить свою антиобщественную организацию в доминирующую. Примерами такого рода являются случаи захвата власти военными хунтами или небольшими сектантскими политическими группировками, устанавливающими политическую власть над значительными количествами людей. Ряд западных исследователей рассматривал в таком качестве сталинщину в экс-СССР как жесткую диктатуру маргинальных слоев, навязавших систему антиценностей всему населению страны. Многие исследователи рассматривают маргинальность как один из серьезных истоков политического радикализма.

Однако маргинальность далеко не всегда проявляется столь драматично. Есть и гораздо более мирные случаи ее проявления. Так, одним из классических примеров в исследовании маргинальных групп может считаться группа служащих. Не случайно именно у служащих в специальных исследованиях фиксируется особенно низкий уровень групповой идентификации. С одной стороны, это объясняется большой неоднородностью данной группы. Основную массу служащих, например, в развивающихся странах составляют мелкие государственные чиновники, мелкие служащие государственных и частных предприятий и учреждений и т. п. В целом, они относятся к мелкобуржуазным и полупролетарским слоям и представляют собой “трудящихся”. С другой же стороны, однако, для служащих существуют значительно большие возможности карьеры, продвижения вверх по социальной лестнице, чем, скажем, для рабочих. Естественно, служащий верит в возможности развития своей карьеры, что и определяет характер его социально-политического поведения. Он стремится отнести себя к так называемой бюрократической буржуазии и, естественно, будет поддерживать интересы буржуазии в целом.

Своеобразной разновидностью современных маргинальных групп можно считать люмпенизированные (от немецкого lumpen— лохмотья) слои населения. Как известно, впервые понятие люмпен-пролетариат было введено для обозначения низших слоев общества, обычно деклассированных и деморализованных слоев пролетариата, неспособных к самостоятельному, организованному социальному самовыражению в рамках принятых социальных норм. Известный теоретик О. Бауэр и другие исследователи данного направления связывали нарастание политической активности этого слоя в конце 20-х гг. XX века с наступлением фашизма. “Подобно тому, как это делал Бонапарт во Франции, современные диктаторы реакции стремятся сорганизовать люмпен-пролетарские отбросы в качестве вооруженного авангарда фашизма, линчевания и всевозможных Ку-Клукс-Кланов”.

А. Кестлер в 1944 г. первым применил термин люмпен-буржуазия для обозначения состояния сознания и поведения интеллигенции в периоды кризисов. С конца 40-х гг. употребляется просто слово “люмпен”, а в 60-е гг. появляются термины “люмпен-авангард” д “люмпен-массы”. В 90-е гг. XX века академик С.С. Шаталин, рассуждая о массовой, практически поголовной люмпенизации бывшего советского общества в ходе реформ, всерьез называл себя “люмпен-академиком”. В целом данный феномен трудно локализуется и операционализируется. Это не столько аналитический термин, сколько удачное определение, указывающее на ситуации социальных кризисов и дезинтеграции, способствующих появлению и усилению реакционных идеологий и политических движений.

Современные люмпенизированные слои отличаются завышенными социальными притязаниями при одновременном нежелании приложить силы для их осуществления. Некоторые формы люмпенизации носят возрастной и, потому, преходящий характер (к примеру, практически сошли на нет хиппи и подобные им движения). Другие более стабильны — безработные, включая “скрытых” безработных, нищие и т. п. В определенные периоды эти страты могут представлять собой резерв или даже базу для реакционных сил, рвущихся к власти (крайние формы бонапартизма, фашизма, анархизма). Люмпенизация усиливается с ростом безработицы, правового нигилизма, социальной незащищенности, политической аномии.

Как правило, люмпенизация является непременным спутником слишком быстрых реформ общества, сопровождающихся ломкой прежней социальной структуры. Так, например, резкое деклассированно большинства населения и дестратификация общества в ходе вначале политических, а затем социально-экономических реформ 90-х годов в России привело к появлению совершенно специфических люмпенизированных феноменов типа, например, целого социального слоя так называемых “бомжей” (лиц без определенного места жительства). Хотя, одновременно, российские реформы показали и обратную сторону медали: психологическую устойчивость ранее достигших высокого уровня социально-группового сознания общностей. В условиях массовой реальной безработицы, многомесячных задержек зарплаты и обнищания, даже при смене форм занятости большинство кадровых рабочих формально отказывалось увольняться со своих предприятий, мoтивиpуя это желанием сохранить, несмотря ни на что, определенный уровень социального престижа.

www.i-u.ru/biblio/archive/olshanskiy_political_...