Пришли, пришли постмодернисты! (С)

[Savva]

Постмодернистский вызов: быстроногий Ахиллес, или философия абсурда

Постмодернизм - главный возмутитель спокойствия в духовной сфере современного общества. Стоит ли удивляться, что идеологи постмодернизма не обошли своим вниманием и вопросы истории?
Философская основа постмодернизма – скептицизм и релятивизм. Всякое знание человека об окружающем мире относительно, и это в полной мере можно отнести к историческому знанию. Однако постмодернисты идут гораздо дальше – по их мнению, вообще бессмысленно искать различия между событиями прошлого и дискурсом (любимый постмодернистский термин, определение которого я не рискну дать), в котором они представлены.
Исторические объяснения – пустая химера для утешения тех, кто не способен воспринять мир, лишенный смысла, - утверждает историк Хэйден Уайт, чья книга «Метаистория» стала знаменем постмодернизма в истории. Историк может пытаться находить в ней любой смысл, который все равно не будет до конца достоверным. «Следует признать тот факт, - развивает свои идеи автор, - что когда дело доходит до исторического документа, то сам он не содержит никаких оснований для предпочтения одного способа реконструкции его смысла другому». Историки не раскрывают прошлое, они его, по сути, выдумывают.
Постмодернисты принесли в литературу методы, заимствованные из практики научной деятельности. Чтобы восстановить пошатнувшийся баланс, они ищут и находят в науке черты, роднящие ее с беллетристикой. История и литература, по их мнению, - близнецы и братья. Исторические труды – не что иное, как еще один вид литературного творчества; нет существенного отличия между текстом исторического труда и художественным произведением.
Еще один тезис постмодернизма - невозможность для историка сохранять объективность. История как таковая «бесформенна»; пытаясь придать ей форму, рассказчик не может не поддаться влиянию одной из господствующих в обществе систем ценностей. Как считают постмодернисты, история предстает не просто предметом манипулирования, осуществляемого ради политических целей (такой мелкий вопрос попросту не интересен постмодернистам), - ее трактовка искажена, потому что субъективна и осовременена независимо от чистоты намерений ее создателя.
Историки отнеслись к теориям постмодернистов со всей возможной серьезностью и с энтузиазмом занялись их обсуждением. Может быть, эти идеи получили больший резонанс, чем они того заслуживали. Сами историки никогда не считали ни собственные теории, ни источники, на которых они были основаны, безупречными. Существование специальной подотрасли истории, занятой изучением и критикой исторических источников - источниковедения, тоже говорит о многом. То, в чем можно обвинить серьезных историков, - это зачастую не излишняя доверчивость к источникам, а скорее чрезмерная осторожность в построение основанных на них гипотез. Упрек постмодернизма адресован не им, а к авторам популярных работ и составителям школьных учебников.
И труды по истории, и документы прошлого создаются людьми, которым свойственно ошибаться и даже говорить неправду – как по глупости и незнанию, так и по прямому умыслу. Но жизненный опыт даже не ученого-историка, - нормального взрослого человека показывает, что в подавляющем большинстве случае то, что говорят или пишут люди, является подлинным отражением действительно происходящих событий, - или, во всяком случае, дает возможность путем тщательного анализа восстановить их реальную картину.
Со временем историки начали понимать глубинную опасность, исходящую от постмодернистских теорий. «Ставя под вопрос саму возможность объективного исследования, постмодернизм подрывает авторитет науки», - вполне справедливо замечает Джон Тош. Назвать постмодернистские теории «идеологией абсурда» было бы преувеличением, однако элементы абсурда в них явно присутствуют.
Создатели постмодернизма были филологами по профессии и философами по призванию (или, может быть, наоборот?). Истинные гуманитарии, как известно – одержимые своим делом люди, для которых не существует ничего более важного, чем их наука. Поэтому нет ничего удивительного, что именно в этой среде возникло убеждение в том, что слова – не инструмент для общения или способ выражения своих мыслей, а нечто сверхценное. Знаменитая фраза Деррида: «нет ничего, кроме текста» - всего лишь доведенное до абсурда воплощение логики подвижника-гуманитария с философским складом ума.
К вопросу о соотношении текста и жизни можно вспомнить притчу про двух древнегреческих философов. Один из них на примерах знаменитых апорий Зенона (может быть, это и был сам Зенон?) доказывал, что любое движение в нашем мире в принципе невозможно. Из институтского курса философии я даже вспоминаю одну из этих «апорий» - что-то там про быстроногого Ахиллеса, который никак не может догнать хромую черепаху, - разумеется, если сделать его тренером по бегу упомянутого выше Зенона. Другой древнегреческий философ – киник, с присущим представителям этой школы мысли особым цинизмом просто ходил вокруг него, опровергая своим движением идеи соперника.
Мораль проста: люди с легкостью решают на практике вопросы, над которыми годами мучаются величайшие умы, - вспомним про решение вопросов пространства и времени в указании прапорщика новобранцам «работать от забора и до обеда». Жизнь и текст не отгорожены друг от друга железным занавесом (который, как всем известно, тоже может оказаться недолговечным); проблема достоверности и вымысла существует, но в большинстве случаев она не столь глобальна и неразрешима, как это утверждают постмодернисты.
Говорить на тему постмодернизма можно бесконечно. Это учение гениально, - хотя, скорее всего это качество не было ему присуще изначально, а приобретено в процессе духовного обращения. Так же, как в свое время марксизму, постмодернизму удалось стать своего рода материальной силой, овладевшей умами широких масс.
Последствия этой теории для исторической науки в долгосрочном плане могут оказаться гораздо серьезнее, чем это можно предположить на первый взгляд. Осознав грозящую опасность, историки с легкостью отбили атаку противника на свои твердыни. Но агрессору удалось главное - посеять среди простых людей и ученого сообщества дух сомнения в достоверности исторических знаний.
Историческая наука, ощутившая дурманящий аромат постмодернизма, никогда уже не будет той, что прежде.
Не так давно мне довелось прочесть одно эссе, в котором излагался новый взгляд на деяния древних викингов. Автор не отрицает таких очевидных фактов, как военные походы викингов, проводимые с целью наживы, жестокие расправы над врагами, грабеж и убийство мирных жителей. Однако он уверен, что зверства древних скандинавов были сильно приукрашены христианскими летописцами.
«Смелость и беспощадность викингов наводили такой страх на англичан, что отнимали у них силы к сопротивлению»; «Викинги не щадят никого, пока не дадут слово щадить. Один из них часто обращает в бегство десятерых и даже больше. Бедность внушает им смелость; непостоянный образ жизни не дает возможность сражаться сними; отчаяние делает их непобедимыми», - так описывали очевидцы нашествие воителей Одина (А. Стриннгольм. «Походы викингов»).
Разумеется, средневековые викинги мало походили на представителей Корпуса Мира или активистов пацифистского движения; однако они были ничуть не более жестоки, чем европейские бароны, постоянно воевавшие друг с другом, а последствия их нападений не шли ни какое сравнение с разрушениями и бедствиями, которыми были неизбежными спутниками феодальных войн. Северные богатыри изображались чудовищами, потому что они не принадлежали к христианскому миру, и для монахов-летописцев казались даже не конан-варварами, а порождением тьмы. Принято считать, что после принятия христианства агрессивность викингов начала исчезать под благотворным влиянием религии. Еще один миф! Викинги долгое время оставались такими же, какими и были раньше. Просто для христианских хронистов они стали своими, и те были поневоле вынуждены давать их действиям более правдивую оценку.
Чем не постмодернистский подход к истории? К тому же, вызывающий весьма отчетливые ассоциации с рассуждениями некоторых российских историков о миролюбивых кочевниках-монголах и «симбиозе» древней Руси со степняками. Можно было бы вспомнить и новую хронологию, однако в подходе постмодернистов и модернистов-хронологов есть существенное различие. Постмодернисты сомневаются в правдивости исторических свидетельств, - как и во всем остальном, кроме существования самих текстов. Тотальный дух сомнения мешает им придумать что-то, выходящее за пределы «игр критического разума»; новые хронологи тоже испытывают сомнения, - но только по отношению к чужим теориям – собственные модели кажутся им безупречными.
Заявление постмодернистов о том, что ранкеанскому (Ранке – немецкий ученый, один из создателей современной исторической науки) «документальному идеалу» пришел конец и историю, какой мы ее привыкли видеть, можно отправлять на свалку (А. Манслоу. «Деконструкция истории») возможно, не так уж и далеко отстоит от истины.
subscribe.ru/archive/history.klubklio/200710/07...